SOFIYA VOZNAYA

“Я боюсь перезаражать всех своих пациентов”: врачи из регионов России о неготовности к пандемии

В России уже почти шестьдесят тысяч человек заражены коронавирусом. Несмотря на то, что официальные лица прочат улучшение ситуации и выход на плато, Россия сейчас занимает второе место в мире по количеству новых случаев. Ситуация в регионах пока не такая критическая, как в Москве и Санкт-Петербурге, но сотрудники скорой помощи и участковые врачи оттуда уже столкнулись с серьезными проблемами. Они выезжают без минимальных средств защиты к больным с температурой и кашлем  и боятся, что могут заражать пациентов и друг друга коронавирусной инфекцией, даже не замечая этого. Они вынуждены собирать деньги на маски в соцсетях, стирать их и использовать повторно — и оправдываться за это перед начальством. 

Ирина Лебедева

терапевт, участковый врач, Тамбов 

Я работаю терапевтом в поликлинике и участковым врачом. Четыре часа в день у меня приём, а потом я отправляюсь на вызовы по своему району. Когда поступает вызов к пациенту с температурой, мы не знаем, это коронавирусная инфекция или нет. Под маской ОРВИ может скрываться и Covid-19 в легкой форме. У нас нет распоряжения обследовать всех температурящих, мы делаем тесты только по предписанию Роспотребнадзора — например, когда пациент вернулся из другой страны или контактировал с человеком, у которого подтвердился коронавирус. 

К таким людям приезжает медсестра в специальном костюме, но в обычной маске — респираторов не выдали.  Я же вынуждена ставить диагноз ОРВИ и после пациента с кашлем и температурой 38° идти пешком через весь район в одной и той же одежде к другим пациентам — с остеохондрозом, гипертонией. У нас нет бригады, которая бы посещала только лихорадящих пациентов, притом на машине, а не пешком. В день у меня может быть до пяти вызовов, если нужно посмотреть пациентов в других районах, то даже 20 человек могу посетить за раз  — но в таком случае хотя бы выделяют машину. 

Мы запустили регулярную рассылку об инфодемии — дезинформации вокруг новостей о коронавирусе. Подпишитесь, чтобы отличать правду от фейк ньюс. И следите за нами в Телеграме.

Нам не предоставили даже минимальную защиту. Первого апреля я получила на руки только десять самых обычных масок, этого хватило на три дня. Я сама купила многоразовые маски, которые после рабочего дня приношу домой в пакетах, дезинфицирую и стираю.

В таком режиме я работаю пять дней в неделю и один раз в месяц дежурю на выходных бесплатно, якобы в счёт сокращения рабочего дня. Я работаю терапевтом с 1990 года, у меня зарплата со всеми надбавками выходит максимум 20 тысяч рублей. Дополнительные выплаты обещали только тем врачам, которые напрямую контактируют с пациентами с коронавирусом. Но я формально не вхожу в эту группу риска, поэтому мне ничего не положено. 

О проблемах участковых врачей я написала пост на своей странице во Вконтакте. Каким образом он разлетелся по большим группам, я не знаю — я писала только для своих друзей, потому что накипело! Из-за того, что я  открыто высказалась о проблемах, меня вызвала к себе на разговор главный врач вместе с верхушкой Управления здравоохранения Тамбовской области. Они пытались опровергнуть каждое мое высказывание, убедить в том, что вся защита в больнице есть, и потребовали написать объяснительную. Расчет был на то, что я сейчас панически испугаюсь такого давления, подниму руки вверх и открещусь от всего, что сказала. Например, меня спрашивали: “Почему вы пишете о недостатке медперсонала?”. У нас на 30 участках работает 12 терапевтов, а сегодня на дежурство вышли всего восемь — разве это достаток? Меня хотели задавить авторитетом, но мне уже столько лет, я столько всего видела в жизни, что меня не запугаешь. После нашего разговора облздрав прислал в одно из тамбовских СМИ опровержение: написали, что со мной была проведена беседа и что я высказывала свое субъективное мнение, к больнице никак не относящееся. Да как же не относящееся, если я в этой больнице работаю? 

Потом меня пригласили в Следственный комитет. Я очень нервничала, что меня обвинят в распространении фейков, но меня успокоили: “Не переживайте, наш отдел другим занимается. Вопросы будут не к вам, а к вашему руководству”. После разговора СК инициировал проверку в моей больнице.

Сейчас я нахожусь в напряжении, но думаю, что в ближайшее время никто меня увольнять не будет, потому что рук не хватает. Но со временем, возможно, попытаются меня «уйти» — придраться к врачу легко, поэтому я стараюсь держать связь с правозащитниками.

Юрий Бойко

фельдшер, Старая Русса (Новгородская область) 

В нашем городе пока нет людей с подтвержденным коронавирусом, со всех районов области таких пациентов везут в Великий Новгород, но некоторые заболевшие были транзитом в нашей больнице. 

Пятого апреля врачи без защиты осматривали пациента, у которого подтвердился Covid-19 — их посадили на карантин, как контактных. Через несколько недель подобный случай повторился. Когда выяснилось, что терапевт контактировала с пациентом с подтвержденным Covid-19, она пришла к начальству и спросила: “Какие дальше наши действия?”. Ей ответили: “Никаких. Мазки взяли — продолжайте работать” (диктофонная запись есть в распоряжении Бойко — ред.).

Педиатр нашей больницы недавно выехал на вызов, и родственница ребёнка напала на него, потому что он зашел в дом без маски. Он пострадал, но дело в полиции сейчас разворачивают против него. Представляете, насколько напуганы люди, если уже бросаются на врача без маски! Но проблема в том, что врач сам себя защитой обеспечить не может — масок нет в аптеке. В больнице их выдавали в последний раз две недели назад. Речь идет об обычных масках, которые не защитят врача от заражения, хотя в приказе Минздрава предписано обеспечить нас респираторами. Тем не менее у нас в больнице врачам говорят так: «Если не можете найти маски в аптеках — шейте себе марлевые».

Тем временем губернатор Новгородской области публично заявляет, что регион получил 600 костюмов еще неделю назад, но где они? Начальство не выходит с нами на связь. Через сайт государственных закупок мы узнали, что костюмы придут к нам в больницу 31 мая и 15 июля. Это поздно! С каждым днём число заболевших растет, и мы боимся, что количество вызовов может резко увеличиться уже через неделю. Защита врачам нужна уже сейчас. Сто респираторов к нам придут 6 мая, но их, очевидно, не хватит для восьмисот сотрудников больницы. 

Мы вынуждены были организовать сбор средств в социальных сетях, нам прислали немного денег — думаю, что хотя бы четверть персонала больницы мы сможем обеспечить защитой. Сегодня я встречался с врачами и раздавал им респираторы. 

Одному врачу недавно поступил вызов к пациенту с температурой, и она отказалась ехать, если ее не обеспечат костюмом. Ей откуда-то нашли один и велели в нем ехать по всем пациентам. Но это невозможно! После использования костюм нужно или дезинфицировать, или утилизировать. Я возвращаюсь на работу из отпуска 27 апреля. Если к этому моменту вызовов станет больше, я вижу только один выход — ставить вопрос жестко и отказываться ехать без средств защиты. Мы имеем на это полное право по закону. А если костюмов и респираторов не появится, придется просто остановить трудовую деятельность. 

Валентина Белецких

фельдшер, посёлок Пола (Новгородская область) 

Недавно меня отправили на вызов к пациенту, у которого были симптомы, совсем не характерные для коронавируса. Я была в обычной маске и перчатках. Начинаю осматривать, а у него оказывается двусторонняя пневмония. Сообщила диспетчеру, связались с главным врачом скорой помощи. Приняли решение отправить к пациенту следующую бригаду в специализированных костюмах, чтобы госпитализировать его в Великий Новгород.

Главврач  мне сказал: «Иди домой, дезинфицируй одежду и себя». Я разделась в коридоре, дети были в шоке, когда открыли мне дверь — я стояла практически в чем мать родила. Замочила одежду и прямиков в душ оттираться. Морально по мне это сильно ударило, ведь я неделю назад обо всех этих рисках предупреждала главврача. И ничего не сделали для нашей защиты. Меня изолировали на три дня, пока мы ждали результаты теста пациента. К счастью, он оказался отрицательным. Хотя, если честно, двусторонняя пневмония, вызванная не вирусом, — случай очень редкий.

После этого инцидента в наше отделение скорой помощи привезли респираторы и четыре комбинезона многоразового использования. Как говорится, жареный петух клюнул. 

Почему я не знала, что еду на вызов с пневмонией? Оказывается, скорую для женщины вызывала родственница из соседней деревни, пациентку она не видела — получился испорченный телефон. Сейчас два диспетчера обслуживают сразу несколько населенных пунктов, они не успевают отвечать на все звонки, и их внимание рассеивается.

Всех фельдшеров проверяли на коронавирус один раз, задолго до этого случая. Нас всех собрали, мы взяли друг у друга мазки. Но водителей скорых почему-то решили не проверять — хотя они рискуют не меньше нас, мы находимся меньше чем в метре друг от друга в одной машине. На уборщицу, которая с нами контактирует каждый день, тоже не хватило теста. Мы рискуем, даже просто общаясь друг с другом! Я думаю, если кто-то из фельдшеров вдруг почувствует себя плохо, повторный тест нам никто делать не будет. Я боюсь стать носителем инфекции и принести ее домой к детям, но с точки зрения ответственности это полбеды. Я буду больше переживать, если привезу инфекцию своим пациентам или из-за своей болезни не смогу работать. Заражусь я — заразится водитель. Кто будет приезжать к пациентам с сердечными приступами или с бронхиальной астмой? Поэтому надо уже сейчас поднимать тревогу и бороться с легкомыслием. А у нас всё — тяп-ляп, кое-как, на авось. 

У нас в поселке четыре фельдшера, в сутки дежурит только одна машина — мы обслуживаем еще 36 деревень в радиусе 35 километров. Бывает, из-за труднодоступности некоторых населенных пунктов мы тратим на дорогу в одну сторону полтора часа. У меня нет возможности после посещения пациента с температурой возвращаться в отделение, снимать защитный костюм, обрабатывать его и только потом ехать к человеку с подозрением на инфаркт. Очень часто вызовы висят — люди сидят и ждут нас, а диспетчеры перезванивают им, спрашивают, не стало ли хуже и советуют таблеточки. В прошлом году был случай, когда женщина с инфарктом ждала бригаду шесть часов. Как она осталась жива, я не знаю. У меня был случай, когда человек на дождался. 

К нам сейчас хлынули дачники, к жителям поселка приехали родственники из Санкт-Петербурга, из Великого Новгорода, Москвы, Твери — район кишит людьми, и риски заболеть возрастают, а режим ЧС не вводят. Если повысится число пациентов с подозрением на Covid-19, наш район ничего не сможет с этим сделать. Кадров недостаточно и взять их неоткуда. Костюмов на все случаи не хватит — если есть подозрение на коронавирус, врач должен не раздумывая надевать костюм — не колебаться: «А может, приберечь его для какого-нибудь более серьезного случая?». Если кто-то из фельдшеров заболевает чем-то серьезным и не может выйти на дежурство, это уже критическая ситуация. А так мы и больные ходим на работу до тех пор, пока ноги носят. 

Артем Борискин

медбрат скорой помощи, Пермь 

В Перми по официальным данным коронавирусом болеют чуть более двухсот человек, трое погибли. Но есть опасения, что эта цифра значительно выше. Спектр показаний к тестированию на Covid-19 очень узкий: ты должен или иметь контакт с заболевшим, или быть старше 65 лет и болеть ОРВИ, или у тебя должна быть подтвержденная на рентгене пневмония. Поэтому когда я еду на вызов к пациенту с ОРВИ, подозреваю что-то неладное. 

Я нисколько не боюсь заразиться коронавирусом — заболею и заболею, скорее всего ничего страшного со мной не произойдёт. Но я действительно очень боюсь поймать инфекцию и не заметить этого, в таком случае я перезаражаю всех своих пациентов. Я боюсь, что в нашем городе скоро повторится московский сценарий. Многие меры, которые принимаются в Перми, нелогичные и даже опасные. Сократили и количество автобусов — в итоге транспорт битком, люди по-прежнему друг друга заражают. На Пасху в храме Всех Святых люди стояли в тесной очереди, чтобы поцеловать икону и крест, а потом причащались из одной ложки. Смотрю на это всё и думаю, что скоро у нас будет вспышка. 

У работников скорых есть респираторы нужного класса защиты, но в очень ограниченном количестве. По нашему внутреннему приказу мы надеваем их, если едем на вызов к пациенту с подтвержденным коронавирусом — то есть к человеку, который уже сидит на карантине и у него, например, ухудшилось состояние. Понятно, что тестов в регионе недостаточно, но тестировать медиков просто необходимо сейчас, чтобы прервать цепочку заражения. Мы контактируем с огромным количеством людей и быстро можем заразить кучу народу!

У нас почти не осталось даже обычных масок, которые продаются в аптеках. Мы надеваем их на себя и пациента только в околокороновирусных ситуациях. К другим пациентам я  езжу в новых масках, которые нам стали выдавать в больнице. Они похожи на утиный клюв и очень неплотно прилегают к лицу. Выдыхаешь — и аж глазам щекотно. В рекомендациях пишут, что такую маску не стоит носить более восьми часов, но мы носим по двенадцать. Мне кажется, она защищает только губы от обветривания. 

Я пришел к своему начальству и сказал прямо: “Чем раньше у нас появится защита, тем дольше мы сможем проработать. Подумайте хотя бы в прагматичном ключе: если мы заболеем и выйдем из строя, вы получите меньше денег от Минздрава и страховых компаний”. Но все ссылаются на вышестоящее руководство, а те — на органы власти. И все они твердят, что ситуация тяжелая. Раз Путин сказал, что защиты не хватает — значит, и правда не хватает. Молитесь. 

Материал подготовлен при помощи профсоюза “Альянс врачей”

Мы запустили регулярную рассылку об инфодемии — дезинформации вокруг новостей о коронавирусе. Подпишитесь, чтобы отличать правду от фейк ньюс. И следите за нами в Телеграме.

Anna Ryzhkova

Anna Ryzhkova is a journalist reporting on social issues. She worked as an editor for Russian Reporter magazine, has written for Mel, the Novaya Gazeta newspaper and others.

The Big Idea

Shifting Borders

Borders are liminal, notional spaces made more unstable by unparalleled migration, geopolitical ambition and the use of technology to transcend and, conversely, reinforce borders. Perhaps the most urgent contemporary question is how we now imagine and conceptualize boundaries. And, as a result, how we think about community. In this special issue are stories of postcolonial maps, of dissidents tracked in places of refuge, of migrants whose bodies become the borderline, and of frontier management outsourced by rich countries to much poorer ones.
Read more