MICHAEL EVSTAFIEV/AFP via Getty Images

«Ящик всевластия»: первая чеченская война в каждом экране россиян

Третий выпуск подкаста — о том, как журналисты поехали на чеченскую войну, как Россия отреагировала на переговоры премьер-министра с террористами и почему правительство начало давить на телеканалы

1994 год, первая чеченская война. Впервые после распада СССР на экранах показали войну — и впервые, без прикрас. 

Кадры войны в Чечне — взрывы, развалины домой и замерзшие тела солдатов — увидели все. Тема войны стала главным медийным инфоповодом, а угроза безопасности заставляла россиян переключать каналы телевизоров — с развлекательных шоу на новости. 

В этом выпуске подкаста бывший корреспондент НТВ рассказывает о своем первом репортаже из Чечни, а бывший депутат Госдумы вспоминает, как Черномырдин освобождал заложников в Буденновске под прицелом телекамер. Когда российские и чеченские власти заключили мир, казалось, что опасность позади — но это было только начало. 

«Ящик всевластия» — это шесть выпусков об истории российского телевидения, и о том, как оно стало таким, каким мы смотрим его сегодня.

Первый, второй и третий выпуски подкаста уже можно послушать на любой удобной вам платформе, в том числе в Apple, Яндекс, Castbox, Google и Spotify

Ниже — расшифровка третьего эпизода.

Аудиофрагмент: новости, Светлана Сорокина объявляет о введении войск в Чечню.

Борис Кольцов: мы просто ждали у машины там, то прятались в подвал ближайшей пятиэтажки, то просто ждали. И в какой-то момент в квартал рядом положили град. 

Эггерт: Это — Борис Кольцов, в середине девяностых – один из лучших репортеров телеканала НТВ. Он вспоминает 1 января 1995 года —  первый день своей первой командировки на первую чеченскую войну.

Кольцов: И не могу сказать, что я слышал сильные разрывы, но это на всю жизнь остается, когда до тебя доходит, через эти строения, через всю городскую инфраструктуру. Эта теплая волна воздуха от разрывов и очень яркий запах пороха. Когда говорят “не нюхал порох”, я теперь четко абсолютно понимаю, что это значит — это значит, что ты ловишь насыщенную волну некого тепла и это, конечно, тоже такие глубоко внутренние жуткие ощущения. И с этим страхом живешь потом очень долго.

Эггерт: За окнами квартиры Бориса — Нью-Йорк. Сегодня он работает там на телеканале RTVI. По комнате важно расхаживает пушистый рыжий кот. А Кольцов снова мыслями там, в Чечне. 

Кольцов: До сих пор ненавижу всякие петарды, и так далее. И все, кто меня давно знают, тоже к этому привыкли. Все, например, новогодние фейерверки для меня просто никакого никакой связи с праздником не имеют, потому что ассоциация активно меня все туда уводит. 

Эггерт: Меня зовут Константин Эггерт. Я и Coda.Story представляем подкаст “Ящик всевластия. Жизнь, смерть и будущее российского телевидения”. Это субъективная история ТВ от Горбачева до Путина. Вместе с вами я пройду от года к году, вспоминая звезд экрана, политические драмы и скандалы. Для меня это не только история страны, но в чём-то и история моей жизни. Третья серия — о том, как журналисты переходили линию фронта в Чечне, кто и за что целовал ноги премьер-министру Черномырдину и почему телевидение стало оппозицией Кремлю.

Аудиофрагмент: интро

Эггерт: Чечено-Ингушская автономная советская социалистическая республика при советской власти входила в состав РСФСР. В том же 1990-м году, что жители Литвы, Эстонии или Латвии, чеченцы тоже объявили о суверенитете. 

Аудиофрагмент: Чеченский зикр

Эггерт: У чеченского народа была жива память о завоевании их земли Российской империей в 19 веке и о сталинской депортации всех чеченцев в 1944 году. Лидером движения Чечни за независимость стал генерал-майор советских военно-воздушных сил Джохар Дудаев. 

Аудиофрагмент: Дудаев

Эггерт: После распада Советского Союза независимость Чеченской республики никто не признал, но особенно и не подавлял. У правительства президента Бориса Ельцина было много других, намного более срочных дел — на обломках империи ему надо было оперативно создать политические структуры и экономику нового российского государства. В октябре 1993 года Ельцин с помощью армии подавил попытку Верховного Совета и собственного вице-президента лишить его власти. А в декабре того же года на референдуме приняли новую Конституцию России и провели первые выборы в новый парламент страны — Государственную думу. 

Аудиофрагмент: Жириновский кричит “Вон из зала!”

Эггерт: Корреспондент НТВ Борис Кольцов начал ездить в Чечню задолго до ввода войск. В течение всего 94-го года напряженность между Москвой и Грозным нарастала. Джохар Дудаев настаивал на признании суверенитета Чечни. Кремль суверенитет признать отказывался и требовал пресечь деятельность чеченских преступных группировок по всей России, финансовые махинации и грабежи следовавшего через Чечню транспорта. 

Кольцов: На протяжении практически года перед войной я регулярно общался с чеченцами в Чечне и практически от всех слышал: “мы готовы добрососедские жить с Россией, но если она сюда придет с оружием, то все встанут против”. И, собственно, так оно и произошло. Как только войска ввели, это был очень объединяющий фактор для чеченцев. 

Эггерт: В ноябре 94-го Москва попыталась свергнуть Дудаева силами лояльных ей чеченцев. Но штурм Грозного, проведенный при поддержке российской армии, провалился. Кадры сожженной чеченцами российской бронетехники и пленных солдат потрясли страну. 

Аудиофрагмент: новости из Грозного

Эггерт: И тогда 11 декабря Ельцин официально вводит в Чечню войска. В канун нового 1995 года они вновь пытаются штурмовать Грозный. И вновь неудачно.

Аудиофрагмент: репортаж Кольцова, схема штурма Грозного

Эггерт: Это тот самый первый военный репортаж Бориса Кольцова из Чечни. Финальные  кадры — так называемый стендап — сняты в подземном переходе, недалеко от бывшего здания республиканского комитета компартии, превращенного Дудаевым в президентский дворец.

Аудиофрагмент: репортаж Кольцова

Кольцов: Я ни разу до и ни разу после вот так глубоко в войну не влезал, когда пули реально свистели регулярно. А у меня оператор был — Володя Авдеев — для него это была уже шестая война, то есть такой опытный взрослый дядька. И я, например, удивлялся, почему он прежде, чем выйти из-за угла, делал так — раз и обратно, ну то есть как-то из-за угла показался и обратно ушел. У него это было абсолютно отработано. Я даже не исключаю, что где-то в какой-то момент его кто-то этому научил. Но он реально вел себя как такой обстрелянный боец, а я был такой зеленый и ходил с ним, и в общем это все, представь, сожженные танки буквально на каждом шагу, умершие пацаны мертвые, вмерзшие в землю, которая там уже несколько дней, лежат после этого штурма. 

Эггерт: Чеченская война оглушила нас, российское общество. Мы не забыли почти 10 лет войны в Афганистане. Повторения не хотел никто. Я помню, как в “Известиях”, газете, в которой я тогда работал, мы ловили на летучках каждое слово наших военных корреспондентов. Как когда-то названия афганских городов, вся Россия быстро выучила географию Чечни — города Аргун и Гудермес, села Самашки и Шатой. Репортажи из Чечни шли на ТВ в начале главных новостных программ. 

Аудиофрагмент: нарезка подписей корреспондентов из Чечни

Эггерт: 27-летнего Владимира Рыжкова в 1993 году избрали депутатом Государственной думы от проельцинского объединения “Выбор России”. Он даже успел побывать заместителем председателя парламента. Сегодня Рыжков зарабатывает журналистикой и писательством. Как только я прошу его вспомнить, что он чувствовал, когда включал телевизор в годы той войны, Владимир с трудом сдерживает эмоции. 

Рыжков: первая чеченская война на нашем телевидении оказывалась как катастрофа. Как нечто ужасное. И это было поразительно, что, с одной стороны, была власть, был Борис Николаевич Ельцин, который вел эту войну. А с другой стороны было телевидение, которое критиковало его за эту войну, критиковало это мягко сказано. Война подавалась как цепь бесконечных преступлений. 

Аудиофрагмент: Сванидзе говорит о Чечне

Эггерт : Войну критиковали все — даже журналисты государственных телеканалов. А люди Дудаева буквально поселились в телевизоре, вспоминает Владимир Рыжков. 

Рыжков: Мне запомнился очень активный и такой наступательной пресс секретарь Джохара Дудаева — Мовлади Удугов, который каждый день рассказывал про войну на российском телевидении. Может ли сегодня кто-то представить, что Россия ведет с кем-то войну, а пресс-секретарь противной стороны комментирует события на российском телевидении?

Эггерт: Мовлади Удугов почти до конца девяностых постоянно присутствовал на телеэкране. Вот что, например, предлагал он Кремлю от имени чеченского руководства в 97-м.

Аудиофрагмент: Удугов

Эггерт: Рыжков вблизи наблюдал реакцию высших российских руководителей на то, как ТВ освещало войну. 

Рыжков: Виктор Степанович Черномырдин говорил: “да что ж такое, у нас ребята там воюют, а эти, понимаешь, только Мовлади Удугова, понимаешь”. То есть было, скорее, такое раздражение. Но ни у кого не чесались руки. Вот что важно понять. То есть было недовольство, было несогласие, но и мысль не приходила в голову, что давайте мы закроем телеканал, отзовем лицензию или там поменяем руководителей. 

Эггерт: Журналисту Борису Кольцову и вице-президенту НТВ Олегу Добродееву ситуация представлялась совершенно иначе. 

Кольцов: НТВ практически сразу столкнулось с очень жестким давлением со стороны правительства на тему того, что мы рассказываем и показываем про Чечню. Поэтому уже где-то к марту Олег Сосковец, тогдашний вице-премьер, нашел некие рычаги и аргументы, чтобы как минимум заставить Олега Добродеева очень внимательно относиться к содержанию всего контента из Чечни. И была у нас очень четкая задача, что, когда мы что-то делаем, надо предоставлять две точки зрения. Это был у Олега один из главных аргументов, когда его вызывали в высокие кабинеты ругать.

Эггерт: Журналистская объективность часто требовала большого риска. Как-то раз Кольцов приехал на съемки в село Шатой, где стояла федеральная часть. Знакомая чеченская семья предложила ему пройти к позициям сепаратистов.

Кольцов: Есть основная дорога, и там, где кончается контроль федералов в Шатое, дальше никого не пускают, включая журналистов. В итоге что мы делаем: мы благодаря этой семье по пешеходным тропам переходим в соседнее село Борзой, где уже боевики, и снимаем интервью с ними, снимаем там какую-то движуху и так далее. Опять же этой тропой нелегальной возвращаемся обратно и возвращаемся с материалом, в котором у нас есть и военные, и боевики, все взвешенно, все как положено, и так далее. 

Эггерт: Глядя из 2021 года, важно ещё кое-что. Кольцов вспоминает, что, в отличие от сегодняшнего дня, отношения между журналистами независимых и государственных СМИ на первой, а позже и на второй чеченской войне были другими — они не чувствовали себя политическими противниками.

Кольцов: Тогда на тех войнах не было такой, во первых, идеологической разобщенности, все равно тоже российское телевидение это было, все-таки ельцинское телевидение, и так далее. И поэтому это было, как правило, взаимодействие, очень хорошая, здоровая конкуренция, когда ты получал кайф от того, что ты сделал конкурентов, залез куда-то в более опасное место, и так далее.

Аудиофрагмент: Шевчук — Мертвый город

Эггерт: На фоне непопулярной войны крайне непопулярной стала и российская армия. Тем более, что с чеченцами она явно справиться не могла. Одним из немногих, кто приехал на фронт и спел для военных был лидер группы ДДТ Юрий Шевчук. За это ему досталось в эфире того же НТВ. 

Аудиофрагмент: Шевчук в “Школе злословия”

Эггерт: У журналиста Бориса Кольцова споры с военными были пожестче. Весной 95-го он приехал на фронт с делегацией уполномоченного по правам человека Сергея Ковалева. 

Кольцов: Помню, тогда у меня была первая дискуссия с лейтенантом, который мне рассказывал, что мы предатели, мы работаем начеченцев. А я ему достаточно аргументированно объяснял, что у нас такая работа. Мы журналисты, и наша общественная задача в том числе то, за что люди платят налоги — это рассказывать о реальном состоянии дел. И поэтому, когда я еду со стороны чеченцев, снимаю войну, я таким образом выполняю свой журналистский долг, что абсолютно искренне. И надо сказать, что под конец этого разговора, по крайней мере, этот парень меня услышал. Не знаю, переубедил я его или заставил любить НТВ, но то, что разговор с повышенных тонов перешел на некий такой дискуссионный, это было очевидно. 

Аудиофрагмент: теракт в Буденновске

Эггерт: В июне 95-го Россию ждал новый шок. Почти двести вооруженных чеченцев под водительством полевого командира Шамиля Басаева прорвались через Дагестан в город Буденновск Ставропольского края и захватили городскую больницу, а в ней — почти тысячу заложников, больных, медсестер, врачей. Вспоминает Владимир Рыжков.

Рыжков: Решения могло быть только два. Первое решение — это штурм силами спецподразделений и понятно, что если был бы штурм больницы с полутора тысячами больных, там были роженицы, беременные, старики и инвалиды, то понятно, что были бы сотни жертв. И пациентов у поубивали бы больше, чем террористов. И второе решение было — это переговоры с Басаевым.

Эггерт: Президент Ельцин поручил вести переговоры председателю совета министров Виктору Черномырдину. 

Рыжков: Я прекрасно помню этот день. Я работал тесно с Виктором Степановичем Черномырдиным. Я помню, как он запустил свой кабинет, в Белом доме, премьерский кабинет, он запустил журналистов тележурналистов, и они снимали. Я сейчас не берусь сказать, было ли это в прямом эфире или потом это показали как репортаж, но не исключаю, что даже в прямом эфире он позвонил Шамилю Басаеву и сказал “говорите громче”, потому что там была плохая связь. 

Аудиофрагмент: Черномырдин говорит с Басаевым

Эггерт: В обмен на жизнь заложников, Басаеву и его террористам дали спокойно покинуть Буденновск. Некоторые сегодня считают тот диалог премьера с террористом в телеэфире унизительным, недостойным величия России. Владимир Рыжков не согласен. 

Рыжков: Все поддержали Черномырдина. У него тогда очень сильно вырос политический рейтинг, потому что люди увидели, что приоритетом является спасение жизни. Это во-первых. А во-вторых люди увидели, что это человек, который берет на себя ответственность. И когда он, уже после того, как он перестал быть премьер министром, приезжал в Буденновск, женщины в Буденновске падали на колени и целовали ему ботинки. Он падал на колени рядом с ними. Они ревели, он ревел, он их поднимал. Потому что город помнит его как человека, который спас тысячи жизней. 

Эггерт: Непопулярная война в прямом эфире стала головной болью для президента Ельцина. В 1996 году Борис Николаевич решил идти на второй президентский срок, а общественное мнение видело в нем виновника конфликта в Чечне. 

Аудиофрагмент: музыка

Эггерт: Давление на президента не прекращалось ни на день, даже со стороны его любимца и, как тогда считали, будущего преемника, губернатора Нижегородской области Бориса Немцова.

Аудиофрагмент: программа “Герой дня” с Борисом Немцовым

Эггерт:: Немцов сформулировал стоявшую перед Ельциным политическую дилемму предельно четко. 

Аудиофрагмент: программа “Герой дня” с Борисом Немцовым

Эггерт: В апреле 96-го российским ракетным ударом уничтожен Джохар Дудаев. Кремль начал долгожданные переговоры о мире. Ельцин впервые лицом к лицу встречается с лидерами сепаратистов. 

Аудиофрагмент: Ельцин и Яндарбиев

Эггерт: Эти события сыграли свою роль и в моей жизни. Весной 96-го года газета “Известия” решила задействовать на освещении войны всех своих журналистов по очереди, независимо от того, кто на какой теме специализировался. Но на фоне переговоров и постепенного затухания боевых действий “Известия” решили новых журналистов на фронт не отправлять. Чечню я так и не увидел. А в августе, после президентских выборов, в дагестанском городе Хасавюрт полноценный договор об основах отношений Чечни и России с новым чеченским лидером Асланом Масхадовым подписал секретарь Совета безопасности России генерал Александр Лебедь. 

Аудиофрагмент: Подписание Хасавюртовских соглашений

Эггерт: Мир после окончания первой чеченской оказался шатким и недолгим. Однако весной 96-го года мы этого знать не могли. Набирала обороты президентская предвыборная кампания.

Аудиофрагмент: песня Софии Ротару “Каким ты был”

Эггерт: Реформы и желание строить новую Россию и та энергия, с которой страна входила в 90-е годы — стали постепенно исчезать. И уже появился в телеэфире проект Константина Эрнста “Старые песни о главном” с его ностальгией по советским временам. Мы этого тоже не могли знать, но проект был предвестником эпохи, которой только предстояло наступить, и в которой мы сегодня живем. Но об этом — в новых сериях подкаста.

Аудиофрагмент: “Старые песни о главном”

Вы слушали третий эпизод подкаста «Ящик всевластия. Жизнь, смерть и будущее российского телевидения”. Это специальный проект Coda.Story, посвященный истории телевидения России от Горбачева до Путина. Меня зовут Константин Эггерт. В следующей серии я расскажу о том, как на российском телевидении смеялись над президентом, кто отправил больного Ельцина плясать перед камерами и что такое  “семибанкирщина”. 

Вы можете послушать подкаст на всех платформах, где вы привыкли слушать подкасты – Эпл.Подкасты, Гугл.Подкасты, Кастбокс, Яндекс.Музыка, Спотифай. Также не забывайте ставить нам оценки в подкастах Эпла и оставлять комментарии.

И если вам понравился этот эпизод, то мы будем очень благодарны, если вы поделитесь ссылкой на него в своих соцсетях. Мы хотим, чтобы о подкасте узнало как можно больше людей. 

Это третий выпуск нашего подкаста «Ящик всевластия». Чтобы не пропустить следующие выпуски, подписывайтесь на нашу рассылку и Телеграм-канал.

Константин Эггерт

Константин Эггерт родился в Москве. Переводчик арабского языка и историк по профессии, журналист по призванию. Работал в "Известиях", на радио КоммерсантЪ FM, Би-би-си и телеканале "Дождь". Сегодня пишет колонки и ведёт программу #vТРЕНde на Deutsche Welle. Кавалер ордена Британской империи. Муж одной жены, владелец двух котов и отец троих детей.

@kvoneggert

The Big Idea

Shifting Borders

Borders are liminal, notional spaces made more unstable by unparalleled migration, geopolitical ambition and the use of technology to transcend and, conversely, reinforce borders. Perhaps the most urgent contemporary question is how we now imagine and conceptualize boundaries. And, as a result, how we think about community. In this special issue are stories of postcolonial maps, of dissidents tracked in places of refuge, of migrants whose bodies become the borderline, and of frontier management outsourced by rich countries to much poorer ones.
Read more